|
 Великая поэтесса обладала удивительным чувством языка и богатейшим словарным запасом. Курсив и тире она считала единственными возможными для печати передатчиками интонаций, при этом умела предельную экзальтацию вложить в одно крохотное тире. Словно прочерком она обозначала временные интервалы, завершала стихи, как будто срываясь, убегая в никуда.
Цветаева – поэт высокого, экзистенциального и запредельного экстаза, который в её поэзию приходил из повседневности. Её творчеству присущи любые возможные крайности, которая и дребезг разлук могла показать щебетом встреч.
Поэт и женщина в Цветаевой были двумя эквивалентными сущностями, и поэзия врастала в жизнь настолько крепко и плотно, что быт превращался в бытие, и сама поэтесса не могла разделить себя и своего лирического героя.
Генетический эскапист, поэт от альфы до омеги жизни, Цветаева как будто вдыхала какой-то другой воздух, жила в иных измерениях.
Ключ к пониманию творчества Цветаевой лежит в строчке: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!», что дает однозначно понять неразрывность поэтессы и поэзии. Подобные примеры можно найти разве что у Блока – другие поэты Серебряного века высказываниями такого рода не баловали.
Сама Цветаева говорила, что начинала любить жизнь лишь тогда, когда в ней начинается искусства. Слова она считала дровами для поэта, в которых он мог пылать, словно Жанна Д’Арк, а мог возрождаться, как птица Феникс.
Далее в разделе:
|
